— Как случилось, что вы взялись за это? — спросила я ИллСиб. — Я хочу сказать, если всё получится, то для вас всё станет иначе…

— А что мы теряем?

— Профессию?

— И что приобретают другие? Всё?

— Что нам дала наша профессия? — Они снова опустили глаза. Брен рассказывал мне, что он тихо ненавидел своего двойника. Видимая усталость ИллСиб, то как они избегали смотреть друг на друга, навели меня на мысль, не так ли обстоит дело со всеми послами.

Ариекаи вернулись, успокоенные. Продолжим, сказал один. Я усиленно потрясла головой и сказала: «Да». Повторила это слово, медленно. Я старательно нащупывала разрыв, брешь, переход от прошлого к будущему. Точку поворота, в которой, как во всяком открытии, должна быть тайна.

— На что похожа я? Что похоже на меня? — ИллСиб переводили вопросы и ответы.

— Ты девочка, которой сделали больно в темноте и которая съела то, что ей дали. Падальщики, которые приходят кормиться к отхожим местам наших домов, похожи на девочку, которая ест то, что ей дают.

— Отлично. — Я велела им подыскивать поэтические сравнения. Закрыла глаза. Они искали сходства. Я не давала им передышки. Немного погодя их идеи стали более интересными. Они превзошли себя: их дискурс переполняли мертворождённые сравнения.

— Камни похожи на девочку, которой сделали больно в темноте, потому что…

— Мёртвые похожи на девочку, которой…

— Молодёжь похожа на девочку, которой сделали больно в темноте и которая съела…

Наконец, совершенно неожиданно, заговорил Испанская Танцовщица.

— Мы пытаемся всё изменить, и уже давно, и наше терпение, происходящее оттого, что мы знаем, что этому будет конец, делает нас похожими на девочку, которой сделали больно в темноте и которая съела то, что ей дали, — перевели ИллСиб. — Те, кто не пытается ничего изменить, тоже похожи на девочку, которая съела то, что ей дали.

Я открыла рот. Высокий ариекай склонился надо мной, его многочисленные глаза застыли, не мигая.

— О, Господи, он понял, — сказала я. — Чего я пытаюсь добиться. Вы слышали?

— Да.

— Да.

— Он превратил меня в две разные, взаимоисключающие вещи. Сравнил их со мной.

— Да. — Они были более сдержанны, но я улыбалась им так, что они просто не могли не улыбнуться мне в ответ.

Мы сделали перерыв, только когда ариекаям уже так надо было услышать голос бога-наркотика, что их затрясло и они не могли сосредоточиться. Я легла на слегка пружинящий пол и заснула без одеяла, потом Илл или Сиб разбудила меня и покормила скудным завтраком. По тому, как просвечивала кожа нашего дома-башни, я поняла, что уже день. Мои ученики были на месте, им полегчало: ЭзКел провели утреннюю передачу.

ИллСиб рассказали мне, что ЭзКел узнали о моём исчезновении. И объявили розыск. По городу ходили вооружённые патрули.

— Теперь ты не просто в одиночку вышла из города, — сказали они. — Ты в бегах.

— Скрываешься. — Они не стали добавлять «как одна из нас».

Целый день мы трудились над кривыми сравнениями ариекаев. Работа выматывала меня и лишала терпения. Когда стемнело, я услышала, как, открываясь, влажно чмокнула дверь, и вошёл Брен. Я кинулась ему на шею, и он поцеловал меня, но тут же отстранился. Я и сама отскочила, увидев, кого он привёл. За ним шёл абсурд.

— Дьявольское было путешествие, — коротко хохотнул Брен.

Существо ослабло. На нём были самодвижущиеся кандалы, зарядный прут от которых держал в руках Брен. Иначе существо одолело бы его. Кандалы натёрли безъЯзыкому раны. Его грудное крыло висело, ноги подкашивались. Я, конечно, знала, что в этом и состоял наш план, но всё равно не могла поверить, что Брен справился.

— Господи, — сказала я. — Как ты это сделал? О Господи, ты только погляди на него. Какой ужас. Ты похож на вивисектора.

— Да, в самом деле, — сказал он.

Испанская Танцовщица и другие ариекаи обступили безъЯзыкого. Он потянулся к ним, но не достал. Они отпрянули, потом на неверных ногах приблизились опять, точно умирая от любопытства.

— Как в Послограде? — спросила я.

— Все боятся, — сказал он. — Наверное, думают, что мы с тобой работаем на врага. По крайней мере, говорят, что так думают.

— На абсурдов? — переспросила я. — Но это же…

— Абсурд, да.

— Сумасшествие.

— Ты же знаешь людей, — ответил он. Люди всё равно будут болтать, даже если сами знают, что их слова полный бред. К тому же у них было право бояться. Абсурды приближались.

— Как ты его раздобыл?

— Перебрал все способы, — ответил Брен. — Подделку документов, взятку, запугивание, обман. Потом подкрался ночью. И увёл. Вот и всё.

— Наконец-то можно устроить настоящую проверку, — сказала я.

Брен достал из сумки чип.

— Вот, — сказал он. — Теперь этим парням будет чем взбодриться. Так что они не будут полностью зависеть от передач. И можно будет увести их отсюда.

— А всё-таки, для чего ты хочешь научить их лгать? — спросила Илл или Сиб. Я вытаращила на них глаза. Оказывается, они ничего не поняли. И связали свою судьбу с нашим планом только потому, что это был хоть какой-то план.

— Всё дело в том, что такое ложь, — сказал им Брен. — Как вы думаете, зачем нам уходить из города? — Они пожали плечами.

— Всё дело в том, как они воспринимают символы, — сказала я. — Я считала, что это невозможно изменить. И знаете, кто заставил меня передумать? Те ариекаи, которые уже это сделали. — Я показала на пленника. — Им удалось то, к чему Сурль/Теш-Эчер, Испанская Танцовщица и его команда стремились многие годы. Они открыли новый способ мышления. И теперь пользуются им для того, чтобы убивать нас.

Именно необычайная точность, с которой абсурды координировали свои нападения, и навела меня впервые на мысль. Они общались: как иначе можно было объяснить эффективность их убийственных операций? Оставшись без языка, они не могли оставаться без общности, и они строили её, даже если сами не отдавали себе в этом отчёт: каждый, наверное, считал себя обречённым на одинокое мщение, хотя убийства, которые они совершали коллективно, эту веру опровергали.

Я видела их жесты. Видела, как показывают грудными крыльями их командос или командиры. Абсурды придумали обозначать объект, тыкая в него кончиком крыла. Так они изобрели понятие «тот». Причудливому выступу тела, протянутой вперёд конечности они дали власть означать. И в этом крылся ключ. Из «того» родились другие беззвучные слова.

Тот. Тот? Нет, не тот: вон тот.

Каждое слово Языка значило только то, что оно значило. В нём не было места для полисемии и двусмысленности, а заодно и для других тропов, которые делали языками другие языки. Но идея «тотности» повёрнута во все стороны: она пуста, её можно наполнить любым содержанием, превратить во всеобщий эквивалент. «Тот» всегда заключает в себе и другого, не того. Избрав путь молчания и одиночества, абсурды произвели семиотическую революцию и породили новый язык.

Он был примитивен и не знал иного времени, кроме настоящего. Но его первичное, изначальное слово было двояким: оно подразумевало тот и не-тот. Из этого примитивного вокабуляра, из движущей силы содержавшегося в нём противоречия возникли другие понятия: я, ты, они.

Созданный ими код в корне отличался от точного изображения, к которому они привыкли с детства. Но аномальным был как раз Язык: новый примитивный способ изъясняться, топоча ногами и шевеля пальцами, был ближе к человеческой речи и приходился, по крайней мере, двоюродным братом большинству языков всех мыслящих тварей, разбросанных по бескрайним просторам иммера.

— Мы никогда не могли научиться говорить на Языке, — объяснила я. — Мы только притворялись. А абсурды научились говорить, как мы. Ариекаи в этой комнате хотят лгать. То есть иначе думать о мире. Не указывать на вещи: обозначать их. Я считала, что это невозможно. Но поглядите. — Я показала на того, кто хотел меня убить. — Именно это они и делают. Каждый раз, указывая на что-то, они обозначают. Знание далось нам дорогой ценой. Зато теперь можно не сомневаться, что ариекаи способны обозначать. И научить их этому, не отрывая им крылья, — значит научить их лгать.