17

Ариекаи отсиживались на своих крышах, прятались между мёртвыми домами, бродили вооружёнными группами: для защиты от неистовых бескрылых все стратегии были хороши. Ариекайские мертвецы валялись повсюду, между ними попадались кеди, шурази и терранцы, которых убийцы-ариекаи затащили к себе в город неизвестно зачем. Шастали стаи зелле, изголодавшиеся по еде и речам ЭзРа, брошенные своими былыми хозяевами и совершенно, хотя и неумело одичавшие.

Город уже перестал быть городом, от него остались лишь островки обветшавших построек в море войны без политики и победителей, без которых война не война, а какая-то патология. В каждом анклаве находились ариекаи, пытавшиеся оставаться теми, кем они себя ещё помнили. Но их концентрации хватало не больше чем на час, а потом они снова впадали в подобие белой горячки. Их товарищи шептали слова ЭзРа самым слабым, подражая тембру посла. Это были просто слова, предложения. Но иногда бившиеся в конвульсиях ариекаи возвращались в полусознательное состояние: этого бывало достаточно для того, чтобы они вспомнили о деле.

Между чудом уцелевшими посёлками бродили настоящие умалишённые, которые даже не знали, что их бьёт дрожь, хотя тряслись, как в лихорадке, и охотились только за едой и голосом ЭзРа, а ещё друг за другом. Зато тех, которые сами себя изувечили, стало заметно меньше. Я даже подумала, что они, может быть, вымирают.

Местами нам пришлось перенести свои баррикады назад, сдав ещё часть Послограда оратеям. Это совпало с неожиданно начавшимся исходом из города Хозяев — мы ещё звали их так иногда, в приступах чёрного юмора. Ариекаи маленькими, но постоянно увеличивавшимися группами находили отверстия, через которые трубопроводы связывали город с деревней, где производили биомашины, и с дикой природой. Вдоль этих труб они и уходили прочь.

— Может, они думают, что найдут там ЭзРа? — Мы не знали ни того, куда они шли, ни зачем. Я думала, что им просто непереносимо стало жить посреди склепа, в который превратился их город, поминутно натыкаясь на останки тех, кто был когда-то их близкими. Может быть, потребность в спокойной смерти пересилила в них потребность в голосе ЭзРа. Я не позволила себе с облегчением вздохнуть, заметив, что происходит, и запрещала себе надеяться, что, может быть, уйдут и остальные; но надежда вопреки всему всё же жила во мне.

Ра эксгумировали. Я этого не видела.

Мы благодарили Христа за то, что его не кремировали и не переработали на биомассу. Это МагДа спасли тело: сам он не верил, но его семья принадлежала к унитарианскому шаломизму, который чуждался обычной местной практики, и МагДа, из уважения к покойному, добились его захоронения на небольшом кладбище специально для таких еретиков.

Мы волновались, точно будущие родители, пока доктора колдовали над схемами, которые предоставил Уайат. Из мёртвой головы Ра был извлечён имплантат, скрытый усилитель его обычного с виду шейного обруча. Усилитель был длиной с мой большой палец, весь покрытый органической тканью, хотя внутри сплошь терратехнический. Я поневоле задумалась, что было бы, примени конструкторы из Бремена ариеканскую биотехнологию: заразились бы сами имплантаты так же, как все Хозяева, и попалась бы в собственную ловушку аппаратура, которая позволяла Эзу и Ра быть ЭзРа. И что это была бы за теология: божество, поклоняющееся самому себе, наркотик, зависимый от самого себя.

Комитет выскреб учёных отовсюду, где их ещё можно было найти: из оставшихся больниц; с улиц, где они оказывали первую помощь бандитам; и, конечно, из изолятора. Остальных смогли заставить работать угрозами и посулами. Саутель, наш контролёр по научной части, организовала исследования. Они шли быстро.

Полагаю, что Джоэль Руковси, Эз, считал себя законченным притворщиком. Думаю, что мысли о том, чтобы казаться сломленным, поглощали его целиком. Мы спросили его, почему он ничего не сказал нам о спрятанной внутри него технологии, почему готов был пойти на смерть, но не сделал ничего, что могло бы помочь выжить себе и всем нам. Он сослался на какую-то секретную миссию, но, по-моему, у него просто не было ответа. Он пал жертвой собственных тайн.

Он не понимал сидевшего внутри него механизма и лишь в самых общих чертах мог объяснить, что он делает. Он разглядывал вставку, вытащенную нами из Ра, которая лежала в моей ладони, тёплая.

— Я ничего не чувствую, — сказал он. — Я просто знал… что чувствовал он и что надо было говорить. Не знаю, из-за этой штуки всё было так легко или из-за чего другого.

Исследователи разделили на составляющие каждую тончайшую проволочку, которыми вставка соединялась с мозгом Ра, применив к ним дезинтегрирующие техзимы. Нанощупальцы кудрявились из неё во все стороны, точно едва заметные волоски, и подёргивались в моей руке в тщетных поисках нейронной ткани. Вставка улавливала фита, бета, альфа-дельта и другие волны, исходившие из аналогичного предмета в голове Эза, и копировала их, добиваясь невероятной синхронности обоих сигналов. Всё, что происходило в голове одного, тут же узнавал другой.

— А ещё она работает как усилитель, — сказала нам Саутель. — Стимулятор. Подкачивает переднюю островковую долю мозга и переднюю часть коры головного мозга. Центры эмпатии. — Она взяла штуковину в свою лабораторию и изучала её, чтобы понять, что и как она делала, а потом создать вторую такую же. МагДа часами пропадали у неё, ни на миг не позволяя ей отвлекаться от задачи.

— Они что-то задумали, — сказал мне Брен. — МагДа. Сразу видно, что у них есть идея.

Эз не обещал, что будет нам помогать, но мы не дали ему шанса поступить иначе, и теперь он выражал своё несогласие тем, что сидел и дулся. Подчиниться нам ему придётся.

— Ты это сделаешь? — спросила я у Брена в ту ночь. Я говорила негромко. Он отвёл взгляд. Именно в минуты наготы, когда, следя за тем, как ночные огни города, с появлением биокостров ставшие похожими на карнавальные, лились в окно, лакируя его тело стареющего атлета, я чувствовала, что мы можем говорить.

— Нет, — сказал он. — Я не хочу. Я слишком стар, слишком болен. Мне даже кажется, что у меня не получилось бы. Знаю, что особенного выбора у нас нет. Но у меня не вышло бы: я сказал бы что-нибудь не так и не то. Тот, кто за это возьмётся, должен очень-очень хотеть жить, а я не хочу, то есть недостаточно. Не обижайся. Тяги к смерти у меня нет, но и достаточной… энергии тоже.

— Да, я знаю. Эз подрез, им нужен поворот. Что ж, всегда можно обратиться к послам и найти отчаянного, кто рискнёт и даст отрезать себя от двойника. Теперь это должно быть уже не так трудно. Спорю на деньги… — При этих словах он расхохотался, так ничтожны теперь стали деньги. — Держу пари, кто-нибудь из новых разделённых не откажется нам помочь. Кто-нибудь из них наверняка окажется поворотом. Но ты и сам знаешь, кого мы выберем. — Он повернулся ко мне. — Это наверняка будет Кел.

Мы оба молчали. Я даже не смотрела на него.

— Что мы знаем про Эза и Ра? Они не были двойниками. Но, может быть, у них было кое-что общее, и это было важно. Ненависть. Мы ведь не нового посла воспитываем, мы синтезируем наркотик. И мы не должны упустить ни один известный нам ингредиент. Нам нужен поворот, который ненавидит подреза. Голос, который пытается разорвать себя надвое. Ладно, Эз пришёл и разрушил наш мир. Так почему бы послам не ненавидеть его за это? И мне тоже? — Он улыбнулся мне так красиво. — Но я устал от этого города, и недостаточно ненавижу Джоэла Руковси, Ависа. А нам нужен тот, кто ненавидит. Кел потерял не только свой мир, но и своего двойника. Он достаточно сильно ненавидит Эза. Моя ненависть по сравнению с его ненавистью всё равно, что спитой чай рядом со свежей заваркой. Вопрос вот в чём, знает ли уже Кел о том, что ему предстоит сделать?

Может быть, подумала я. Он должен знать, в чём его долг: стать симбионтом человека, который отнял у него прошлое, будущее, убил его двойника.