Так Скайл увидел, как говорят на Языке. Он слушал. Он задавал КелВин вопросы между фразами, которыми те обменивались с Хозяевами, и они, к моему удивлению, не возражали.

— Что? Неужели он намекает, что вы не могли согласиться?..

— Нет, это…

— … сложнее. Подожди.

Затем КелВин начинали говорить вместе. «Сухаиш/ко», — услышала я в какое-то мгновение; они говорили «пожалуйста».

— Я почти всё понял, — рассказывал мне потом Скайл. Он был очень возбуждён. — Они меняют видовременные формы, — продолжал он. — Когда зашла речь о переговорах, они — я имею в виду ариекаев — пользовались настоящим прерывистым, а потом перешли на скрывающее настоящее-прошедшее. Это для того, чтобы э-э-э… — Я уверила его, что знаю, для чего. Он мне уже говорил. Разве можно было слушать его без улыбки? Я слушала его с симпатией, если не с интересом, несколько сотен часов.

— Тебе никогда не приходило в голову, что этот язык невозможен, Ависа? — сказал он. — Не-воз-мо-жён. В нём нет смысла. У них нет полисемии. Слова не указывают на другие предметы: они означают сами себя. Разве можно быть разумными существами и не выработать символический язык? А как они пользуются Цифрами? Совершенно непонятно. И послы двойняшки, а не один человек. Когда они говорят на Языке, за их словами нет одного разума…

— Они не двойняшки, любимый, — сказала я.

— Какая разница. Ты права. Клоны. Двойники. Ариекаи думают, что слышат один мозг, но это не так. — Я подняла бровь, и он сказал: — Нет, не так. Похоже, что мы можем говорить с ними лишь благодаря обоюдному заблуждению. То, что мы называем их словами, на самом деле не слова: ведь они ничего не означают. А то, что они считают нашим разумом, на самом деле вовсе не разум. — Я засмеялась, но он не засмеялся вместе со мной. — Тебе следовало бы задуматься, — сказал он. — Разве нет? Каким образом они — я имею в виду служителей — заставляют двоих людей считать себя одним человеком?

— Да, но ведь их не двое, — ответила я. — В этом-то всё дело. Здесь твоя теория даёт осечку.

— Но их могло быть двое. Должно быть двое. Так что с ними сделали?

В отличие от монозиготных близнецов, у двойников даже отпечаткам пальцев придавали единообразие, делали их одинаковыми. Из принципа. Каждый вечер и каждое утро послов корректировали. Микрохирургическая установка с искусственным мозгом находила любые, даже крошечные изменения или повреждения, индивидуально приобретённые одной половиной пары за день или ночь, и всё, не поддававшееся немедленному устранению, тут же копировалось на второй половине. Это, но не только, имел в виду Скайл. Он хотел увидеть детей: маленьких двойников в яслях. Иногда его идеи всё ещё шокировали меня. Разумеется, такие просьбы оставались без ответа. Он хотел видеть, как растут двойники.

Служители и послы регулярно посещали город, но только неопытные или невоспитанные стали бы расспрашивать их о подробностях этих визитов. В детстве мы взламывали сообщения, находили фотографии и отчёты, которые считали секретными (конечно, они таковыми не были), и по ним составляли своё представление о том, что там происходит.

— Иногда, — рассказывали нам КелВин, — они приглашают нас на так называемые муты. Они поют — без слов или со словами, которых мы не знаем.

— А когда они кончают петь, мы выходим и по очереди поём для них.

— Для чего? — спросила я, а КелВин синхронно ответили: — Не знаем. — И улыбнулись.

Для следующего события, очень непохожего на все предыдущие, мы снова принарядились. На мне было платье со стразами из тёмно-красного нефрита. Скайл надел фрак и воткнул в петлицу белую розу. Присланный за нами летательный аппарат был биомашиной-полукровкой ариекайского производства, однако его частично живой интерьер был приспособлен под нужды терранцев, а пилотировал его искусственный мозг.

Мы были просто потрясены, когда КелВин сказали, что мы можем сопровождать их. Но не на вечеринку в посольстве. Мы отправлялись в город Хозяев, на Фестиваль Лжецов.

Я провела в иммере тысячи часов. Я побывала в портах десятков стран на десятках планет, испытала даже тот шок, который мы, флокеры, называем детуром, когда, готовые увидеть ни на что не похожий мир, вы прибываете в столицу совершенно нечеловеческого государства, разглядываете его замысловатых обитателей и вдруг начинаете подозревать, что уже бывали здесь раньше. И всё же в тот вечер, когда мы со Скайлом наряжались перед визитом в город, я нервничала, как никогда с момента отъезда с Ариеки.

Пока мы летели над крышами и увитыми плющом стенами моего родного маленького гетто, я смотрела в окно. И перевела дух, только когда мы пересекли зону, где кирпичи, дерево и плющ моего детства сменились полимерами и биороботоплотью Хозяев, а паутина переулков уступила место аналогам улиц в другой топографии. Здания-существа разрушали и заменяли другими. Стройплощадки напоминали скотобойню, собачий питомник и каменоломни одновременно.

Нас было человек двадцать: пятеро послов, кучка служащих, и мы. Скайл и я улыбались друг другу сквозь маски, вдыхая испарения портативных эоли. Скоро, слишком скоро мы уже опустились на какую-то крышу и последовали за нашими компаньонами наружу, вниз и внутрь какого-то сооружения в городе.

Сложное, многокомнатное строение, углы которого меня ошеломили. Все, кто когда-либо превозносил моё самообладание, покатывались бы со смеху, если бы видели, как я буквально шарахалась по тем комнатам. Их потолки и стены кишели некими формами механической жизни, напоминавшими помесь краба с цепью. Один добрый служитель сжалился и повёл Скайла и меня. Наша группа обходилась без проводника-ариекая. Мне хотелось потрогать стены. Я слышала, как бьётся моё сердце. Слышала голоса Хозяев. И вдруг мы оказались среди них. Я ещё никогда не видела столько Хозяев сразу.

Комната была живой, её клетки переливались всеми цветами радуги. Ариекаи говорили поочерёдно, а послы пели чужие слова вежливости. Из перистальтирующего коридора выплыли ещё Хозяева, они были в последнем возрасте и двигались величаво-бессмысленно. Нам свистнул какой-то мост.

Впервые в жизни я увидела молодь Хозяев: курящийся паром питательный бульон бурлил от кишевших в нём угрей. Чуть дальше были ясли-драчунки, где свирепый молодняк второго возраста развлекался и убивал друг друга. В зале, всё пространство которого было исчерчено дорожками, подвешенными на сухожилиях, и платформами на мускулистых конечностях, сотни ариекаев с протянутыми дающими и расправленными спинными крыльями, красиво изукрашенными чернилами и натуральным пигментом, ожидали начала фестиваля Лжецов.

Для Хозяев речь была мыслью. Для них сказать или притвориться, будто говоришь неправду, было всё равно, что для меня поверить в заведомую ложь. Их Язык, не имевший названий для того, что не существовало в действительности, не позволял им даже думать об этом; сны были для них реальнее вымысла. Если в мозгах у кого-то из них и возникали какие-то продукты воображения, то они наверняка были туманными и оставались в породивших их головах.

Зато наши послы были людьми. И они прекрасно могли лгать как на их Языке, так и на своём, к непреходящему восторгу Хозяев. Такие айстедфоды [1] лицемерия не существовали — да и откуда им было взяться? — до появления терранцев. Но с тех пор, как возник Послоград, Фестивали Лжецов проводились регулярно: это был один из наших даров Хозяевам. Я о них слышала, но и мечтать не смела оказаться на одном из них.

Наши послы бродили среди сотен поскуливающих ариекаев. Служащие, Скайл и я — все, кто не мог здесь говорить, — наблюдали. Комната была испещрена отверстиями: я слышала её дыхание.

— Они приветствуют нас, — сказал мне Скайл, прислушавшись к голосам вокруг. Прислушался ещё. — Они говорят, что сейчас увидят, гм, мне кажется, чудеса. Он просит нашего первого что-то там выйти к зрителям. Это что-то сложносоставное, подожди, э-э… — Он напрягся. — Нашего первого лжеца.